Мария Штейнман
Проза Толкина и Льюиса: формальное сходство и различная тематика.

Я планировала рассказать о формальном аспекте сходства между произведениями Толкина ("Властелин Колец", прежде всего) и Клайва Стейплза Льюиса ("Космическая трилогия"), которым я пыталась заниматься три года в аспирантуре.

Что я имею в виду? Дело в том, что в России, в российском литературоведении, основное внимание уделяется все же Толкину (все присутствующие это подтвердят), и произведения Клайва Стейплза Льюиса остаются на периферии если не научного сознания, то на периферии популярности. И, более того, граница между ними все расширяется, потому что Толкин начинает потихонечку связываться с культурой молодежной (и уже связался: я имею в виду имя его) и с определенным направлением в исследованиях, а Льюис как бы принадлежит к другому течению. Льюис пишет вещи философские, философско-теологические, а Толкин работает над Вторичным миром, куда все по мере своих сил и возможностей стремятся. И отсюда это странное явление, когда возникает термин "неоязычество" по отношению к Толкину: для этого, видимо, есть основания в молодежной культуре, но я думаю, что сам автор очень бы удивился.

Если внимательно проанализировать "Властелина Колец" Толкина и все три книги "Космической трилогии" Льюиса (где, на мой взгляд, самая выразительная как раз заключительная -"Мерзейшая мощь"), мы обратим внимание на целый ряд сходств на уровне сюжета, художественного пространства, художественного времени и на уровне героя, ибо, как это ни странно на первый взгляд, герои Толкина и герои Льюиса схожи, и это сходство не случайно (я сейчас не рискну разворачивать цитаты, которые должны подтвердить мою точку зрения: желающих могу отослать к рукописи диссертации, которая лежит в библиотеке РГГУ). Благодаря такому сходству мы приходим к очень интересной мысли: Толкин и Льюис формально используют одни приемы. Значит форма, возможно, жанровая форма, сходна, а это значит, что несмотря на кажущееся различие тематики (у Толкина – роскошный эпический мифологический мир, у Льюиса – менее увлекательные истории, более похожие на дидактические примеры) перед нами не пример жанра фэнтези, а нечто гораздо большее, и, значит, источники или предшественников и Толкина, и Льюиса нужно искать у Вильяма Вориссона, Эрика Эдиссона и лорда Дансини, как уже установилось, а гораздо глубже: у Честертона, ибо там огромное количество пересечений, у Джорджа Макдональда…

А раз так, то перед нами, повторюсь, явление неизмеримо более сложное, чем кажется порою. И поэтому, на попытки сказать, что Толкин и его "Властелин Колец"- не более чем беллетристика, будет ответ, именно потому, что форма, которую выбрали и Толкин, и Льюис, была нужна им с совершенно определенными целями. Но самое главное: она не была самоцелью, на чем иногда настаивают традиционалистски настроенные критики.

Вот пример, доказательство того, как силен стереотип беллетристики, связанный с Толкином: до того, как заниматься этой темой в аспирантуре, я защищала диплом, и моей руководительницей была очень умный человек, профессор литературы, но старой школы. Когда я встала, и, вся дрожа, принялась излагать свою тему, изложила ее, и слово было дано моему руководителю, профессор сказала: "Ну, я, конечно, не считаю Толкина литературой…". И самое интересное, что сейчас наблюдается обратная ситуация: "Толкин – литература! Толкин – больше, чем литература! Толкин – это целый мир, и совершенно отдельный мир, как бы исключенный из литературного процесса". А это не так.

Вопросы:

Д.Виноходов: Как Вы считаете, можно ли вообще отнести произведения Толкина к жанру фэнтези в его традиционном понимании?

К.Кинн: Сначала "традиционное понимание" сформулируйте…

М.Штейнман: Из чисто спортивного любопытства я перебрала все описания жанра фэнтези, до которых я могла дотянуться, и обнаружила две интересные тенденции. Одна из них: "Дж. Р.Р.Толкин является патриархом и источником жанра фэнтези". При том, что в его эссе "О волшебных сказках", он ни разу не упоминает слово "фэнтези" как жанр, он говорит "фантазия" в значении первичном: фантазия. А с точки зрения жанра он рассуждает о волшебных сказках. Отсюда интересный момент: самый первый критик, Льюис, слово "фэнтези" с таким оттенком по отношению к литературе и жанровости взял вообще в кавычки в его эссе "Попытка критики" . Что касается современной ситуации, то глупо отрицать, что жанр фэнтези не существует, что у него нет формальных признаков. Эти формальные признаки есть, а в русском варианте о них лучше всего сказал товарищ Ник Перумов, причем, сам того не зная: его слова о том, что фэнтези описывает совершенно конкретный мир , где есть сверхъестественные существа и чудесное оружие, а на горизонте маячат фигуры властительных или не очень богов (я цитирую по памяти, прошу прощения за неточность). Причем парадокс в том, что тов. Перумов, сам того не зная, почти дословно процитировал другого критика, мнение которого было от него оторвано лет на 20 (15 уж точно!), ибо существует немереное число англоязычных критиков, которые примерно то же и говорят. Это все касательно формы. И в беллетристике жанр фэнтези процветает, и с этим сложно спорить , другое дело, что авторы , которые обращаются к фэнтези в беллетристике, обращаются к ней абсолютно успешно, они преследуют (я надеюсь, меня за это не забросают помидорами…) определенную цель: развлечение, или терапия , литература, которую читаешь и успокаиваешься. Реализация функции бегство от действительности максимальна. Но, если вспомните, в "Волшебных сказках" Толкина в принципе не идет речь о том, что эскапизм – это единственная функция. Даже если мы жанр волшебных сказок перенесем на "Властелина колец", с чем еще можно поспорить. Отсюда моя, частная мораль: я не считаю, что произведения Толкина и Льюиса относят к жанру фэнтези в том понимании, которое я сейчас изложила.

Д.Виноходов: Если книги Толкина не были для него самоцелью…

М.Штейнман: Создание художественного мира, в котором можно жить не было самоцелью.

Д.Виноходов: Есть ли какие – либо данные о выходе толкинистики на серьезный научный уровень? Может быть, Вы знаете, сколько диссертаций в России защищено по Толкину…

М.Штейнман: Диссертаций огромное количество, начиная с 80-х гг. Первый раз я познакомилась с диссертацией на эту тему, очень осторожной, когда при слове фэнтези расстреливали морально на месте и т.д. Но Толкин там фигурирует. Сейчас я думаю, раз в два месяца любой мало-мальски академический институт выпускает человека, который защищает диссертацию по Толкину. В рамках Москвы я это наблюдаю. Интересно, что берется либо аспект языка (лингвистический), либо аспекты поэтики.

К.Кинн: Миф Толкина хоть и имеет вполне прослеживаемые истоки в северной мифологии, в христианской мифологии, все–таки он очень преображен. Это миф преображенный. Льюис же на наработанные фантастические элементы (очень большое сходство с Уэллсом и опора на артуровский цикл). Учитываете ли Вы, что это разные мифологии, которые используются Толкином как основа для его произведений и Льюисом для его произведений?

М.Штейнман: Конечно, я признаю разницу между мифологизмом Толкина и Льюиса. Миф Толкина – без сомнения, вторичный миф (игра слов: "вторичный миф", "вторичный мир" Толкина) , без сомнения, гораздо более жизнеспособный. Толкин творит свой миф, тогда как Льюис принципиально стремится к узнаванию культурного материала. И единственное , чем я могу себе объяснить разницу, – это то, что Льюис всё же более дидактичен. В чем смысл аллегории? В узнавании. Толкин, как известно, говорил о своей искренней неприязни, которую питает к аллегоризму в целом. Поэтому единственный материал, где Толкин более менее дидактичен – это его эссе "О волшебных сказках".

Н.Семёнова: Было бы Вам интересно порассуждать по поводу выделения архетипа, который лежит в основе Толкина и Льюиса, их героев и сюжетов? Архетипический сюжет, архетипическая мифология…

М.Штейнман: Я очень благодарна за этот вопрос, и об этом стоит поговорить, но если начнется разговор прямо сейчас, я подозреваю, что дискуссия не закончится. Спасибо.

Госпожа N. из зала: Мне интересно Ваше мнение как специалиста по Толкину и по Льюису одновременно…

М.Штейнман: Это сильно звучит…Я Вам совершенно искренне благодарна за это…

Госпожа N. из зала: …у Толкина есть эпизод падения Нуменора. И у Льюиса есть параллельный эпизод в романе "Мерзейшая мощь" . Там есть городишко, не помню, как назывался…

М.Штейнман: Эджстоу.

Госпожа N. из зала: …городишко скончался… Мне просто интересно Ваше мнение, даже, скорее, Ваше ощущение: В отличии от падения Нуменора (описание этой истории при чтении вызывает глубокую скорбь, но не вызывает у меня лично неприятия и чувства, что вот как дурно поступили Валар, Эру…), история с этим городишком , несмотря на то, что неоднократно подчеркивается, что все, кому не нужно было умирать на тот момент, все из него успели уехать, тем не менее, она оставляет неприятный осадок. У Вас не было такого ощущения?

М.Штейнман: Отсутствие неприятного осадка по поводу падения Нуменора вполне объяснимо: эпическая дистанция, может быть, даже мифологическая. И не просто читатель, даже действующие лица в книге отделены невероятным промежутком времени, это перешло в разряд, условно говоря, сакральной информации. Что касается Эджстоу, есть люди, которые упрекают Льюиса в безумной жестокости, и , возможно, они базируются на этих же ощущениях. Сложно сказать. На мой взгляд, Льюис сознательно перенес место действия в третьей части не на другую планету, не в безумно отдаленное от нас время. Действие происходит здесь и сейчас. Может быть, он просто хотел, чтобы нас проняло.

Реплики из зала:

Знаете, у меня нет ощущения эпической дистанции по поводу падения Нуменора. И не у меня одного.

Не затягивай дискуссию!

Госпожа N. из зала: Я действительно восприняла это как происходящее сейчас. Ощущение от Эджстоу осталось у меня потому, что рядом сидит эта компания на холме, и они даже не сочувствуют. Такое впечатление, что они даже не посочувствовали, им не было жалко этого города.

Н.Л.Трауберг: У меня это вызывает отвратительное чувство, я почти не могла это переводить, задерживался перевод самиздатовский, и совершенно героический католик, самиздатчик, в 83 году уговаривал меня к Пасхе все-таки кончить этот самиздатовский перевод, сурово осудив меня, когда я сказала, что вынести не могу как они там смеются… Т.е. там есть, конечно, жестокость.