Переводчик неизвестен.

(Опубликовано в журнале "Знание-Сила". # 6 за 1998 г.

и "Палантире" #17)

ТАЙНЫЙ ПОРОК [1]

(Печатается в сокращении)

Лекция Дж.Р.Р.Толкина, в свое время получившая название "Тайный порок", необычна. По мнению сына Толкина Кристофера, это скорее всего единственный случай, когда "воображаемый мир" Толкина был во плоти представлен "академическому миру" Оксфорда, что произошло в 1931 год; за шесть лет до первого издания "Хоббита". [2]

В конце лекции Толкин предлагает вниманию своих слушателей стихи, написанные на "воображаемых языках", - еще довольно далеких, но очень красивых предшественниках эльфийских языков Квенийа и Синдарин "Сильмариллиона" и "Властелина Колец". Поскольку уже ко времени выхода в свет "Властелина Колец" Толкин изменил и переработал практически всю лексику и грамматику этих языков, примеры эльфийских языков 1931 года в настоящей публикации лекции не приводятся. Но одно из стихотворений - "Последний Ковчег" - Толкин спустя много лет переписал заново, используя тот вариант языка Квенйа, который встречается и на страницах повести о Войне Кольца, и в более поздних черновиках "Сильмариллиона". Именно эта версия "Последнего Ковчега" дана в завершение лекции.

Моя сегодняшняя тема весьма щекотлива. В самом деле: я намерен не более и не менее как прилюдно открыть свой тайный порок. Если б у меня хватило дерзости сразу обратиться к подобной теме, я мог бы назвать свою лекцию Словом о Новом Искусстве или Новой Игре. Однако, располагая определенными сведениями, полученными случайно, а также некоторыми мучительными признаниями, я имею серьезные основания подозревать, что этот порок, хоть и тайный, довольно распространен; во всяком случае, первые шаги по такому пути делали очень многие люди, причем независимо друг от друга. Но те, кто ему подвержен, как правило, столь застенчивы, что даже друг с другом редко делятся плодами своих трудов, и потому не знают, кто из них гениальный игрок, а кто - великолепный "примитивист", и чьи отвергнутые миром труды, хранящиеся в ящиках письменных столов, могли бы за баснословную цену приобрести американские музеи - в грядущем, когда такое "искусство" наконец получит признание. Хотя вряд ли, конечно, признание будет всеобщим: слишком медленная и трудоемкая это игра; не думаю, что даже самый пылкий ее поборник сумеет за всю свою жизнь создать более одного настоящего шедевра, да еще, может быть, нескольких блестящих набросков и черновиков в дополнение к нему.

Никогда не забуду одного маленького, ростом меньше меня человечка, чье имя стерлось из моей памяти: случайно он приоткрыл свою страсть, томясь от скуки в сырой и грязной палатке, где стояли дощатые столы, смердело прогорклым бараньим жиром, в палатке, куда тесно набились продрогшие и по большей части приунывшие человеческие создания. Мы слушали какую-то лекцию - не то по чтению карт, не то по походной гигиене, не то по искусству проткнуть человека штыком, не испытывая угрызений совести; вернее сказать, мы старались не слушать, хотя у армейских лекторов, как правило, совершенно исключительный голос, равно как и язык. И тут мой сосед вдруг сонно и мечтательно произнес: "Да, пожалуй, я выражу винительный падеж префиксом!"

Задумайтесь только, какие великолепные слова! "Я выражу винительный падеж". Превосходно! Не "винительный падеж выражается", не неуклюжее "винительный падеж, как правило, бывает выражен", не суровое "как вам известно, винительный падеж выражается таким-то способом". Нет, ничего подобного! Взамен - явственная оценка различных возможностей перед тем, как сделать выбор и принять окончательное решение в пользу дерзкого и необычного префикса, настолько личное, настолько притягательное; окончательный выбор некоего элемента в узоре, который до этого никак не желал складываться. Никаких низменных рассуждений о "практичности", "доступности" для "современного ума" - лишь вопрос вкуса, удовлетворение личным пристрастиям, личное ощущение полного соответствия.

Он произнес эти слова и улыбнулся - и в улыбке его была величайшая радость, словно у поэта или художника, который вдруг понял, как можно исправить в своем творении прежде никак не удававшийся штрих. Правда, я должен заметить, что маленький человечек оказался необычайно скрытным. Я так и не сумел выведать другие подробности его тайной грамматики; обстоятельства войны очень скоро разлучили нас. И все же, думаю, я не ошибся: тот странный солдат, который стал еще более робким с тех пор, как нечаянно выдал свою тайну, в унынии и убожестве так называемой походной жизни развлекал и подбадривал себя тем, что создавал язык, личную систему и симфонию, которой никто больше, кроме него, не мог ни выучить, ни услышать. Как далеко продвинулся он в своих трудах, я не знаю. Быть может, его разорвало в клочья в тот самый миг, когда он остановился на каком-нибудь особенно соблазнительном способе выражения сослагательного наклонения... Увы, войны не способствуют таким развлечениям.

Но тот маленький человечек был не единственным, кто когда-либо практиковался в создании языков. Вероятно, среди таких людей должна существовать тайная иерархия. Не знаю, где именно на иерархической лестнице было место маленького человечка. Полагаю, где-то очень высоко. Мне же довелось наблюдать за работой других мастеров, освоивших лишь некоторые низшие ступени этого искусства. Я знал двоих людей - двое это уже само по себе редкостный феномен, - которые создали язык, именовавшийся "анималик" ("животный язык"), поскольку он почти целиком состоял из английских названий зверей, птиц и рыб, и бегло разговаривали на своем языке к вящему смущению окружающих [3]. Одна фраза застряла у меня в памяти: "Собака соловей дятел сорок", что означало: "Ты - осел" ("You are an ass"). Как видите, в высшей степени примитивно: конечно, двое, о которых я говорил, были маленькими детьми и, повзрослев немного, стали облекать свои творения в более сложные формы. Но я не намерен анализировать "детские языки", хотя они и представляют собой интересный материал для исследования: можно показать их формальное родство со сленгом, арго, жаргонами, бытующими среди низов общества, а также связь "детских языков" с играми и многим другим, что, возможно, имеет определенное отношение к чисто лингвистическому предмету моей лекции. Но сейчас разговор не о том.

Разумеется, лингвистический элемент можно порой отыскать даже в ребяческих играх. Однако разница - признак, по которому всегда можно отличить образчики искусственного языка, о которых я веду речь, от того, что остается за пределами моего внимания, - думается мне, состоит вот в чем. Для жаргона изначальная связь между звучанием и значением слова не слишком важна - жаргоны не художественны. Жаргоны "практичны" - они служат нуждам людей, желающих ограничить понимание слов определенными рамками, которые можно более-менее оценить и контролировать, и дают возможность забавляться подобным ограничением. Они служат нуждам тайных, отверженных и гонимых сообществ или нелепому стремлению создать видимость своей принадлежности к такому сообществу. Средства, которыми достигается практичность жаргонов, грубы; как правило, их выбирают наугад подростки или примитивные личности, не искушенные в сложном искусстве создания языков, зачастую мало к нему способные или вовсе не интересующиеся языками.

Конечно, я не стал бы сейчас цитировать "детские" фразы на анималике, если б не понял еще в те времена, что его создатели вовсе не стремились к сохранению тайны. Всякий, кто бы ни пожелал, мог выучить их язык. Они говорили на этом языке отнюдь не ради того, чтобы озадачить или обмануть взрослых. И вот здесь мы наконец обнаруживаем нечто новое. Оказывается, что в данном случае радость доставляет вовсе не принадлежность к тайному сообществу, не посвященность в тайну. Что же тогда? Я полагаю, использование - причем исключительно ради собственного удовольствия и развлечения - лингвистических способностей, которыми дети так щедро одарены и которые проявляются в полной мере, когда они учат новые языки.

Лингвистический дар - способность к созиданию так называемых членораздельных звуков - имеется у всех людей: каждый из нас выучил по меньшей мере один язык с чисто практической целью. И у некоторых этот дар развит лучше, что приводит к появлению не только полиглотов, но и поэтов, тех, кто поглощает, как гурман, лингвистические ароматы, кто изучает и использует языки, кто находит удовольствие в подобном занятии. И кроме того, этот дар связан с более высоким искусством, о котором я сейчас и веду речь и которому, пожалуй, следовало бы именно сейчас дать определение. Вот искусство, для которого воистину жизнь недостаточно длинна: созидание воображаемых языков, причем сугубо или в основном с целью порадовать или развлечь самого создателя или возможного критика, если таковой появится.

Однако я несколько отвлекся и предвосхитил конец лекции, в то время как, развивая свою тему, намеревался медленно и постепенно продвигаться от самых примитивных способов создания языков ко все более высоким ступеням этого искусства.

Мне довелось познакомиться с несколько более изящными творениями, нежели анималик. Подходящий пример следующей стадии развития подобного искусства - творение одного из тех, кто входил в содружество говорящих на анималике: новый язык, называвшийся невбош, или "Новая Чушь". К сожалению, сейчас я могу вспомнить только один довольно глупый связный фрагмент на невбоше:

Dar fys та vel gom со palt "hoc

Pys go iskili far maino woc ?

Pro si go fys do roc de

Do cat ym maino bocte

De volt fac soc та taimful gyroc!" [4]

Вот что в первую очередь представляется мне интересным: что происходит, когда человек принимается придумывать "новые слова" (группы звуков) для выражения старых значений? Ведь создание такого рода "новых слов", по всей видимости, продолжается даже в современных традиционных языках - к вящему отчаянию этимологии, которая, как правило, полагает, или, во всяком случае, привыкла полагать, что подобное творчество осталось в глубоком прошлом.

Конечно, в традиционных языках "новые слова" возникают не слишком часто. Их появление ограничено строгими рамками традиции или связано с другими лингвистическими процессами. Создание "новых слов" происходит главным образом за счет модификации уже существующих звуковых групп для приведения их в "соответствие" с тем или иным значением (неважно, что мы не знаем, как правило, в чем это "соответствие" состоит) или даже модификации смысла слов для приведения его в "соответствие" с их звучанием. И в том, и в другом случае получаются "новые слова" - поскольку "слово" есть группа звуков, на данный момент более или менее устойчивая, плюс соединенное с ней значение, более или менее определенное само по себе и однозначно связанное со звучанием-символом. Да, именно так "новые слова" создаются - но не возникают на пустом месте. В историческом языке, естественный он или искусственный, слова никогда не творятся из ничего.

Невбош, само собой, недалеко ушел от английского, то есть родного естественного языка. Значения его слов, порой даже их связь с определенным звучанием, даже унаследованная и случайная путаница значений, их уровень и пределы - те же, что и в - английском. Do - это английское to, предлог, который ставится при инфинитиве. Pro - это four, то есть "четыре" и союз for. И так далее. Как видите, совершенно не о чем говорить. Но почему были выбраны именно эти нетрадиционные звуковые группы, заменившие традиционные (связанные со значением), как полные эквиваленты?

Очевидно, что "фонетические предпочтения" авторов невбоша - художественное самовыражение, достигающееся средствами фонетики, - все-таки еще не играли здесь значительной роли: давление родного языка задержало невбош почти на стадии "кода". Да и влияние изучаемых языков - или, поскольку все языки изучаются, лучше сказать, "школьных языков" - в невбоше, увы, слишком хорошо заметно. Так, roc/rogo "спрашивать"; go/ego "я"; gom/homo "человек"; pal/parler "говорить"; taim/timeo "страх", и так далее. Но вот, скажем, странное слово iskili "возможно". Откуда оно могло взяться? Я помню также слово lint, "быстрый, умный, шустрый" - интересный пример, поскольку мне хорошо известно: эта форма вошла в словарь невбоша потому, что связь звучания lint и значения, которое должно было выражать это слово, доставляла создателям удовольствие. [5]

Вообще говоря, лишь подобное удовольствие, полученное от "лингвистического творчества", ощущение свободы от неизбежных рамок, которыми ограничены изобретатели в традиционных областях, только и может привлечь наше внимание к этим примитивным фрагментам.

Несомненно, главный источник удовольствия - созерцание связи между звучанием и значением. Можно отметить, что сродни этому - величайшее наслаждение, какое иногда получает человек при знакомстве с поэзией или изысканной прозой на иностранном языке, который он либо только-только начинает постигать, либо уже достаточно хорошо знает. Разумеется, ни одним мертвым языком нельзя овладеть, как родным: никто никогда не сумеет ни постичь до конца смысловой стороны мертвого языка, ни в полной мере понять, как изменялись значения его слов со временем. Но тем, кто изучает мертвые языки, дана взамен этого необыкновенная свежесть восприятия формы слов. Поэтому даже в кривом зеркале нашего невежества в вопросах произношения мы, возможно, способны именно через форму слов различить великолепие, скажем, древнегреческого языка Гомера гораздо яснее, чем его современники, хотя многие другие элементы поэзии при этом, должно быть, ускользнут от нашего внимания.

Да, именно утонченность формы слова должна появиться на следующей после все еще примитивного невбоша стадии. К несчастью, все, что находится выше этой второй ступени, сложно подкреплять примерами, поскольку именно здесь бурный поток лингвистических игр, как правило, уходит под землю. Большинство одержимых, наигравшись, оставляют это занятие в угоду другим, всеобъемлющим интересам: одни переходят к поэзии, прозе, живописи; иные предаются более безыскусному времяпрепровождению (крикет, моделизм и тому подобные забавы), третьих одолевают повседневные заботы и хлопоты. Те немногие, которые все еще продолжают идти вперед, становятся скрытными, стыдятся того, что тратят драгоценное время на личные удовольствия, и прячут от мира плоды своих трудов. Да и вообще это хобби не слишком выгодное: нельзя получить приз, выиграть состязание (пока), смастерить рождественский подарок для тетушки (как правило), добиться стипендии, чьей-то дружбы или признания. Подобное занятие - как поэзия - вступает в противоречие с исполнением всевозможных обязанностей и вызывает угрызения совести, ибо оно занимает время, которое надлежит посвящать поискам хлеба насущного, саморекламе и продвижению по службе.

Видимо, все это послужит мне некоторым оправданием, поскольку теперь я буду все больше и больше говорить о себе.

Наффарский язык - следующая ступень, которую я хочу вам представить, - мое личное творение, созданное в те времена, когда занятия невбошем подходили к концу. В наффарском нашли свое воплощение некоторые мои личные пристрастия, направляемые, что неизбежно, теми или иными случайно приобретенными знаниями, но появившиеся, вообще говоря, отнюдь не в процессе учебы. Наффарская фонетическая система сильно упрощена и не схожа с фонетикой родного, то есть английского языка, разве что не включает в себя совершенно чуждых английскому языку звуков. Имеется также грамматика: средства ее выбраны опять-таки согласно моим собственным вкусам. Вот небольшой фрагмент по-наффарски:

О Naffarinos cuta' vu navru cangor

luttos ca vu'na, tce'ranar

dana maga tier ce, vru епсa'vu'n farta

once уa meru'ta vu'na maxt аma'men

Если на время забыть о воздействии родного английского языка, то можно заметить в наффарском влияние испанского и латыни, что проявилось и в выборе звуков и звукосочетаний, и в общей форме наффарских слов. Однако это не мешает выражению индивидуального вкуса: в те годы я был знаком также с французским, немецким и греческим, но эти языки при создании наффарского не использовались или почти не использовались; а вот кое-какие мои фонетические пристрастия дали о себе знать, правда, главным образом через неприятие некоторых характерных английских звуков (w, th, sh, j). Позволить себе подпасть под влияние того или иного языка - это уже вполне очевидный личный выбор создателя. Наффарский определенно являет собою продукт "романского" периода. Ну и, пожалуй, хватит о нем на сегодня.

Отныне вам придется прощать мне безраздельный эгоцентризм. Все последующие примеры я вынужден буду заимствовать исключительно из личного опыта. Маленький человек, интересовавшийся способами выражения связей между словами, открыл мне слишком мало для того, чтобы я мог рассказывать о его трудах. А я бы хотел показать вам, какое удовольствие может доставить это захватывающее, очень домашнее, личное, многогранное искусство, равно как и предоставить повод к дальнейшим дискуссиям (более содержательным, нежели обсуждение вопроса о том, в своем ли уме люди, практикующие подобное хобби).

Я предложу вашему вниманию по крайней мере один язык, который, по мнению или, скорее, по ощущению его создателя, достиг высшей степени совершенства, воплощенного как в абстрактной красоте слов, так и в изысканности связей между их звучанием и значением, не говоря уже о филигранной грамматике и о гипотетическом историческом фоне (ибо в конце концов создатель языка понимает, что ему необходим исторический фон - и для того, чтобы отдельные слова обрели нужную форму, и для того, чтобы все творение в целом казалось связным и непротиворечивым). Кроме того, я полагаю, что для создания совершенного воображаемого языка нужно хотя бы в общих чертах разработать сопутствующую ему мифологию. Не только потому, что любые поэтические примеры должны принадлежать некой традиции, более или менее развернутой, но и потому, что созидание языка и сотворение мифологии - изначально взаимосвязанные и протекающие одновременно процессы; чтобы придать индивидуальность своему языку, его нужно ввести в ткань определенной мифологии: индивидуальной, но не вступающей в противоречие с общими принципами человеческого мифотворчества, - точно так же, как и звучание слов, характерное для вашего языка, должно оставаться в пределах естественной человеческой и даже, наверное, европейской фонетики. А кроме того, истинно и другое: создавая язык, вы неизбежно получите мифологию.

Но вернемся собственно к языку: лично меня здесь больше всего интересуют, наверное, форма слова как таковая и взаимосвязь звучания слова с его значением (так называемое фонетическое соответствие). Мне всегда хочется постараться понять, если только такое возможно, что в этом единстве смысла и символа традиционно, а что - следствие личных склонностей и пристрастий, то есть личного лингвистического нрава, который, как я смею предположить, имеется у каждого человека.

Конечно, есть и другие любопытные задачи, которыми может заниматься творец воображаемых языков. Например, чисто филологические (это работа, необходимая при создании языка, но увлекательная и сама по себе): скажем, на псевдоисторическом фоне проследить происхождение того или иного слова от его более древних форм (о которых имеется некоторое общее представление); или же, постулировав определенные тенденции развития языка, выяснить, как изменится форма его слов с течением времени. Или можно решать грамматические и логические - то есть более абстрактные - задачи: к примеру, почти или вовсе не утруждая себя ни фонетикой, ни фонетическими соответствиями, заняться классификацией лексики и разрабатывать разные простые, изящные и эффективные способы установления связей между словами. В этом случае иногда удается создать новый, порой замечательно действенный метод - правда, из-за того, что ваши далекие предки повсеместно и столь долгое время занимались теми же экспериментами, вам вряд ли удастся придумать что-нибудь совершенно новое, такое, что прежде не встречалось никогда и нигде; но это не должно вас тревожить. Ведь вам даже далеко не всегда доведется об этом узнать; и уж, в любом случае, вы, действуя намеренно и сознательно, а потому более прозорливо, обретете тот же творческий опыт, какой был достоянием многих безымянных гениев, изобретателей виртуозно подобранных элементов традиционных языков, которые впоследствии стали использовать (зачастую грубо и невпопад) их менее одаренные сородичи.

Теперь, полагаю, что, невзирая на некоторую неловкость, мне более невозможно оттягивать явление на свет плодов моего усердного труда - лучшего из того, что я сумел сотворить, работая в краткие часы досуга, урывками. Прекрасные фонологические системы, пылящиеся в ящиках письменного стола, сложные и при том столь радующие мою душу, - источник того немногого, что мне известно о разработке фонетической структуры языка, соответствующей моим личным вкусам, - вряд ли будут вам интересны. Поэтому я хочу предложить вашему вниманию стихи - стихи, написанные на языке, который воплотил в себе и в то же время закрепил мои личные склонности. Язык подобен мифологии: вначале создатель творит мифологию по своему вкусу, а после она сама начинает направлять его воображение и берет своего создателя в плен.

Me'tima markirya

(Последний Ковчег)

Man kenuva fa'na kirya

me'tima hrestallo kнra

i fairi ne'ke

ringa su'maryasse

ve maiwi yaimie"

Man tiruva fa'na kirya,

wilwarin wilwa,

e"ar-kelumassen

ra'mainen elvie",

ea"r falastala,

winga hla'pula,

ra'mar sisi'lala,

ka'le fifi'rula?

Man hlaruva ra've"a su're

ve tauri lillassie",

ninqiu karkar yarra

isilme ilkalasse,

isilme pi'kalasse,

isilme lantalasse,

ve loiko-li'kuma;

raumo nurrua,

undume ru'mа ?

Man kenuva lumbor a-hosta,

Menel akuna

ruxal ' ambonnar,

ea"r amortala,

undume ha'kala,

enwina lu'me

elenillor pella

talta-taltala

atalante"a mindonnar

Man tiruva ra'kina kirya

ondolisse morne

nu fanyare ru'kina,

anar pure"a tihta

axorilkalannar

me'tim ' auresse ?

Man kenuva me'tim ' andu'ne?

Кто увидит белый корабль,

покидающий последний берег,

неясных призраков

в холодном лоне его,

плачущих, как чайки?

Кто будет смотреть на белый корабль,

бабочку, бьющую

в кипении морей

крыльями, подобными звездам,

на бурлящее море,

на летящую пену,

на сияющие крылья,

на умирающий свет?

Кто услышит ветер, шумящий,

как многолистные леса,

белые рифы, рычащие

в свете луны мерцающей,

в свете луны меркнущей,

в свете луны падающей,

похожей на свечу мертвых,

ревущую бурю,

колышащуюся бездну?

Кто увидит собирающиеся тучи,

небо, клонящееся

к рушащимся холмам,

вздымающееся море,

разверзающуюся бездну,

древнюю тьму,

из-за звезд

падающую

на павшие башни?

Кто будет смотреть на разбитый корабль

на черных камнях

под растерзанным небом,

на блеклое солнце, скользящее

по белеющим костям

в последний день?

Кто увидит последний закат?

Комментарии Хатуля:

[1] Оригинальное название: "A Secret Vice". Опубликована в сборнике "The Monsters and the Critics and other essays."

[2] Это явно неверно. В 1920 году в "Клубе эссеистов" при Эксетерском Колледже Оксфорда Толкиен прочел "Падение Гондолина" (да, да, именно в качестве эссе). Среди слушателей были и молодые студенты Невилл Когхилл и Хьюго Дайсон; 11 лет спустя они вошли в литературный союз "The Inklings", в котором участвовали Толкиен и Клайв Льюис... [Об этом упоминают биографы Толкиена - Х. Карпентер, Д. Гротта].

[3] Два человека, придумавшие "Анималик" - двоюродные сестры Толкиена, Марджори (1891-1973) и Мэри (1895-1940) Инкльдон. Биограф Толкиена, Хэмфри Карпентер, рассказывает, что Рональд выучил этот язык, живя в деревне у их родителей на каникулах (по-видимому, лет ему было тогда около 13). Позднее Марджори потеряла интерес к языкотворчеству, а Мэри вместе с Рональдом (Толкиеном) вдвоем придумали Невбош, пример которого - ниже.

[4] фрагмент на языке Невбош является переводом следующего англ. лимерика (опубликовано в "J.R.R.Tolkien, A Biography", by Humphrey Carpenter):

There was an old man who said, "How
Can I possibly carry my cow?
For if I were to ask it
To get in my basket,
It would make such a terrible row!"

В русском переводе (перевод Хатуля):

Некий старец сказал: "Право слово,
Как, скажите, нести мне корову?
Я ей место отвел бы
в уголке своей торбы,
но на это посмотрят сурово!"

[5] Rogo - "спрашиваю" (лат.); ego - "я" (лат., греч.); homo - "человек" (лат.); parler - "говорить" (франц.); timeo - "боюсь" (лат.). Слово "lint" особо интересно, т.к. из языка Невбош оно проникло в святая святых языкотворчества Толкиена - квэнья: Ye'ni, ve linte yuldar... "долгие годы, как быстрые воды"... (песня Галадриэли). Следуя взрослому Толкиену в анализе слов Невбоша, мы найдем еще немало сходства с "естественными" языками: так, "woc" - явно "cow" наоборот...